28 марта в прокат вышла «Амбивалентность» — одна из лучших картин прошлого кинофестиваля «Окно в Европу» и 2018 года в целом. Лента рассказывает о двух психиатрах-ординаторах Стасе и Петре, дружба которых встречает препятствие в виде чувств к одной и той же женщине. Нашу рецензию на фильм можно прочитать здесь.
Эта лента стала вторым полнометражным проектом для режиссера Антона Бильжо, в 2016-м снявшего эротическую сказку-драму «Рыба-мечта». Мы поговорили с Антоном о том, как заниматься искусством в условиях цензуры, значимости кинокритики и (немножко) о феминизме.
— Насколько «Амбивалентность» — автобиографичный фильм? Вы принесли в него какой-то личный опыт?
— Безусловно. Мой отец (Андрей Бильжо, художник-карикатурист — прим. ред.) по профессии психиатр, и мне было интересно погрузиться в его молодость, в период, когда он был ординатором. Мы общались с молодыми врачами, и они рассказали, что психиатры — очень творческие люди. Это такие медики, которым скучно просто в теле копаться. Поэтому у нас один из героев играет на барабанах, он музыкант.
Я вспоминал, как папа рисовал на бумажках, когда еще был психиатром, и из этого выросло его призвание как художника. Это не мой сценарий, поэтому мне надо было найти в нем себя, закинуть личные якоря.
Психиатры пишут свои анализы как литературные произведения: они с человеком разбираются, разговаривают, они не имеют дело с сосудами и костями. Это, кстати, касается и их пациентов. Искусство — это такая терапия. И для тех, кто смотрит, и для тех, кто им занимается. Это успокаивает, выравнивает.
Фото со съемок фильма «Амбивалентность» / IMDb
— Как вы думаете, режиссер вообще может снять историю, которая его личный опыт никак не затрагивает?
— Я думаю, что может, но, наверное, ему будет самому неинтересно. Будет неинтересно зрителю. Конечно, ты должен все это через себя пропустить, это же не техническая профессия.
— В «Рыбе-мечте» тоже был личный опыт? Вы ведь, как и главный персонаж фильма, в свое время пошли по стезе, связанной с текстами (главный герой картины — корректор, Антон по образованию — журналист, прим. ред.).
— Да, конечно. Во-первых, я тоже хотел стать писателем, что-то там писал. Во-вторых, я все детство провел в Эстонии, у меня с ней много чего связано, моя жена оттуда. Все места, которые там снимались, связаны с моим знакомством с ней и моими первыми романтическими поездками летом на курорт с женой. Везде личный опыт, конечно. Даже если в сценарии нет фактологических зацепок, связанных с жизнью, профессией, местом, ты все равно находишь какие-то другие вещи, подбираешь актеров, которые тебе как-то знакомы.
— Как вообще так вышло, что в итоге вы стали режиссером?
— Я поступил на журфак, еще не понимая, кем хочу быть. Мне папа посоветовал, кстати. Он считал тогда, что это денежная профессия. Потом я поработал в газетах, журналах, на телевидении и понял, что мне хочется что-то придумывать, какие-то сюжеты. Потом поработал копирайтером в рекламном агентстве. Потом уже стал режиссером — сравнительно недавно.
Папа посоветовал поступить на журфак — считал, что это денежная профессия
Фото / Вокруг ТВ
— То есть режиссура оказалась для вас более удобной формой самовыражения?
— Не знаю. Мне казалось поначалу, что это безумно сложно, но в тоже время мне очень этого хотелось. А потом был период, когда мне уже было все равно, и я просто взял и поступил на Высшие режиссерские курсы — и увидел там много людей, очень похожих на меня. И я понял, что я на своем месте, стало вдруг получаться. У меня есть своя важная визуальная составляющая, потому что я в музее Пушкина с детства учился, рисовал — и, с другой стороны, что-то писал, какие-то сюжеты. А здесь как бы и то и другое. Показалось, что это мое.
— Нужно ли режиссеру специальное образование или нет?
— Можно и без него, но кинообразование дает инструменты, сокращает путь к какому-то знанию. Тут тебя заставляют делать упражнения, и ты понимаешь, что у этой профессии есть законы.
— А вам не кажется, что все эти киновузы устарели?
— Проблема в том, что все время прививается накопленный опыт и мастера должны его передавать — тогда возможна какая-то школа, некий уровень, это с одной стороны. С другой — молодые люди всегда не согласны с мастерами, они ищут что-то свое, и это нормально. Тут нужен баланс. Я благодарен своим учителям — Хотиненко, Финченко, Финну (руководители мастерской, к которой принадлежал Антон Бильжо — прим. ред.), — они дали мне понять, что я интересен. Вот что было для меня самым важным. Я почувствовал, что им нравится то, что я делаю, это было первым сигналом, что я на правильном пути. Это дало драйв, адреналин, я стал снимать. Потому что была среда.
Конечно, сейчас появляются новые законы, но их надо самостоятельно изучать, следить за этим. Но есть и некоторая база, которую тоже нужно иметь в виду. И огромное количество интересного было в российском и советском кино, что просто исчезло, к сожалению. Хорошо бы это вернуть.
— Вы считаете, режиссер должен уметь делать на площадке все?
— Я ничего не умею. Я из тех людей, про которых говорят: вот он ничего не умеет и потому стал режиссером. Ну, я умею писать сценарии, а больше технически на площадке не работал никогда никем. Но я доверяю людям и чувствую их, каждый занимается своим делом. Не хочется лезть в детали. Там и так много того, за чем надо следить.
Фото со съемок фильма «Амбивалентность» / СтартФильм
— Какими фильмами, режиссерами вы вдохновлялись, когда снимали «Амбивалентность»?
— Ну, например, «Мечтатели» были в сценарии, Сергей Тарамаев и Любовь Львова их туда поставили. У меня не было никакого референса, честно скажу. Когда я стал заниматься сценарием и пытался в нем разобраться, не отталкивался ни от чего.
Если говорить в целом, то мне нравятся Зайдль, Герман, Тарковский — стандартный набор. Ларс фон Триер нравится. Еще из поздних есть интересный режиссер, все время забываю, как его зовут, который «Лобстера» снял…
— Йоргос Лантимос.
— Да. Вот он мне очень близок. Еще нравится режиссер, который «Форс-мажор» снял (Рубен Эстлунд — прим. ред.).
— Мы как-то организовывали показ фильма «Клык» Лантимоса в Петербурге на греческом, и у нас полетела часть субтитров, но большинство зрителей подумали, что так и должно быть.
— Да, интересно. То есть люди, которые осознанно идут на артхаус, они готовы ко всему. Вообще, сейчас сложно понять про кино в целом, хорошее оно или плохое. Мне кажется, все становится условным. Есть люди, которые обязательно что-то найдут в любом фильме. Такое ощущение, что уже неприменимы какие-то критерии — хорошее, плохое, качественное, некачественное. Вокруг каждого фильма образуются группы людей, которые его чувствуют, понимают, и в них оно откликается. Мир становится мозаичным, и уже не виден горизонт.
— Из этого следует, что кинокритика умерла?
Нет, кинокритика стала особенно важна, наоборот. Она определяет стержень режиссера, направляет людей, помогает им ориентироваться, переходить от одного к другому. Она создает пути для людей, которые в море режиссеров просто теряются. В каком-то смысле кинокритики становятся важнее, чем режиссеры, потому что они на этом поле создают некоторую карту, дороги чертят.
Фото со съемок фильма «Амбивалентность» / IMDb
— У одного из ваших героев, отца Стаса, звучит фраза — вам, новому поколению все время чего-то не хватает для счастья, хотя у вас все есть. Кажется, это такая тенденция — обсуждать эту проблему, вспоминается недавняя «Кислота», например. Это просто стариковское брюзжание или проблема действительно есть?
— Думаю, конкретно в этом фильме это было стариковским брюзжанием, но есть и доля правды. У этого поколения действительно все получается, есть огромное количество информации, из которого можно выбирать. Каждое поколение ставит эксперимент, ничего не повторяется, и, конечно, люди, которые не принадлежат к нему, брюзжат, понимают, что сейчас другие условия, открытое поле.
Что с новым поколением будет — непонятно, оно должно искать себя. Было время, когда молодые люди бунтовали, сейчас каждый занят своими делами, у каждого масса развлечений. Они хотят жить полной жизнью, у них есть такая возможность. У них при этом есть еще дети, и проблема, мне кажется, в нехватке внимания. Все резко помолодели, родители помолодели, а дети еще не выросли.
— У вас в фильмах женщины если не демонизируются, то становятся таким «яблоком раздора». Почему так и как вы относитесь к феминизму?
— Я не думаю, что женщины — это яблоки раздора, просто это самый большой конфликт в жизни: мужчины и женщины. Это почва для прекрасных и в тоже время самых сложных чувств. Мужчине сложно понять женщину, а женщине сложно понять мужчину. Так было всегда и остается неясным. Так же, как между отцами и сыновьями, матерями и дочерьми, есть вечный конфликт. Я отношусь к этому как к вызову, к чему-то, в чем мне интересно разбираться, что вызывает страх, непонимание, что притягивает.
А по поводу феминизма — это прекрасное направление, если мы говорим о том, что мужчина и женщина должны быть равноправными. Под этим абсолютно подписываюсь.
Фото со съемок фильма «Амбивалентность» / Кинопоиск
— Когда вы снимаете кино, у вас есть понимание того, как, условно, выглядит ваш зритель?
— Я думаю, это зритель, который похож на меня. Если есть я, то есть еще много таких же, как я, похожих в чем-то на меня людей. Это и есть мой зритель.
— Если бы вы стали министром культуры, чтобы вы сделали в первую очередь?
— Я бы, бесспорно, снял идиотские запреты, я бы освободил творческих людей, потому что сейчас они в каких-то невероятных путах. Им нужно дать воздух. Ведь искусство — это действительно терапия для общества, если ты закрываешь искусству возможность говорить о том, что людей на самом деле волнует, то эти душевные конфликты и проблемы зреют и приводят к страшным вещам. Министр культуры должен понимать это как никто другой.
А так просто взять и сказать, что мы сейчас будем снимать патриотические фильмы — это приведет к тому, что нарастет напряжение в воздухе, агрессия, это приведет к крови, которая будет в том числе и на руках у министра культуры. Это доведет общество до состояния скрытой войны. Мы должны учиться понимать друг друга, а не возводить идеологические схемы внутри.
— Кстати, «Амбивалентность» была снята при поддержке Минкульта?
— Никакой поддержки Минкульта, только частные инвестиции. Сложно, конечно, искать деньги на кино. Но, мне кажется, нельзя участвовать в открыто пропагандистских вещах. Потом будет сложно отмыться.
— Представим, что к вам приходит Владимир Мединский в три часа ночи и говорит: вот есть сто миллионов, все условия, снимай кино, но права финального монтажа за нами. Согласились бы?
— Сто миллионов? (смеется) Я надеюсь, что не согласился бы. Нет, конечно, не согласился бы.
Фото со съемок фильма «Амбивалентность» / IMDb
— Как вы считаете, с помощью искусства можно поменять строй в стране или сильно изменить сознание людей?
— Искусство все время незаметно меняет сознание людей. Не уверен, что можно поменять строй, но поскольку меняется сознание, постоянно меняется и строй. Мы все находимся в процессе, где все на нас влияет, просто не всегда это понимаем. Не думаю, что искусство должно к чему-то напрямую призывать, но оно должно реагировать, быть живым, художник должен иметь возможность сказать о том, что его волнует. Иначе оно становится мертвым.
Нам кажется, что пропаганда с телеэкрана — это ерунда, но люди все меньше понимают, становятся немного деревянными. Мы — единый организм, и искусство — часть этого организма. Не может же жить тело, например, без печени. Ему будет сложно. Должно все функционировать.
— Что в таких условиях может делать каждый из нас?
Стараться быть свободным в навязанной нам ситуации. Не идти на какие-то уж совсем компромиссы. Не идти на сделки с совестью — сегодня это особенно важно.
