После того, как Ларса фон Триера сняли с Каннского фестиваля в 2011-м за неосторожные высказывания о Гитлере, Ларс принял обет молчания. Это — первое большое интервью с тех пор, и в нем Ларс обсуждает секс, алкоголизм и стрельбу в Копенгагене.
Итак, что насчет Анонимных Алкоголиков?
Я ходил на встречи анонимных алкоголиков (далее — АА) каждый день в течение полугода. Мы поддерживали друг друга, следили за тем, чтобы никто не выпивал. Такие люди даже становятся чем-то вроде семьи, так сказать. Я потратил все свои силы, чтобы стать трезвенником, но я снова начал пить, иначе я не мог работать. Когда ты снимаешь фильм, это очень тяжелый труд, и ты выпиваешь гораздо больше.
Получается, выпивка — это простой путь к твоей креативности?
Я принимал и другие наркотики, которые очень мне помогли — таков был мой рабочий стиль. Выпиваю я, скорее, чтобы избавиться от тревоги.
Откуда взялась твоя тревога?
Она со мной с самого детства. Я верю, что если ты художник и ты пьян (смеется), ты более чувствителен. У меня есть такая теория: ученые говорят, что 80% работы нашего мозга направлены на притупление чувств. И у нас есть фильтры, которые блокируют лишнюю информацию. Но если ты чувствительный человек, то эти фильтры у тебя немного барахлят. По крайней мере, это то, что я видел на встречах АА. Чувствительность является первопричиной тревоги. Хотя я и работал над своей тревогой в течение всей своей жизни и периодически могу контролировать свою тревожность, но иногда это просто невозможно.
У тебя есть методы борьбы с тревогой?
Не игнорировать ее, а находить умиротворение в тревоге. Хорошая теория, но сложная. Еще я много медитирую. Но когда ты снимаешь, у тебя нет времени делать что-то для себя, и ты просто пьешь, чтобы у тебя были силы прийти на съемку. Я помню, что когда мы снимали «Танцующую в темноте» с Бьорк, я плакал — я почти сдался. Это было так сложно, и она (Бьорк) была такая сумасшедшая, что постоянно хотела сбежать. Но она была одной из лучших актрис, с которой мне доводилось работать. Когда мы снимали фильм, у нас был такой интенсивный контакт, мы понимали друг друга с полуслова, но вне съемок мы просто постоянно ругались. Это был полный абсурд.
Тебе помогает психотерапия?
Я принимаю много успокоительных. Сейчас они помогают. Иногда мой психиатр говорит, что я принимаю слишком много таблеток, и что я не в лучшей своей форме.
Ты, понятное дело, всегда выступаешь против чего-то в своих фильмах. Откуда это пришло?
В нашей семье все бунтуют. Если ты приходишь на семейную встречу, и родственники скажут что-нибудь, ты должен ответить им. Потом моя семья встретилась с семьей моей жены, а там принято соглашаться со всем, а у нас — отказываться и отрицать. Я каждый раз бросаю вызов концепту или идее, в попытках что-то из этого выжать.
Люди, живущие в таком обществе, как Дания, не страдают от диктатуры и нищеты?
Вот оно — я в положении, когда я могу бунтовать. Как ты и сказал, у нас достаточно комфортные условия существования, хотя сейчас у нас есть теракты, которых раньше никогда не было. Теперь я могу снять фильм, который будет отличаться от того, что люди хотели бы видеть, это как раз и важно.
Как ты относишься к терактам? Можно ли над этим шутить?
Очень многие говорят, мол, художники вольны рисовать все, что они захотят и провокационно называют это «свободой слова». Но дело не всегда в этом. Поддерживая желание художников рисовать что угодно, многие искреннее считают, что помогают «расцвести свободе слова», другие же используют этот термин для достижения своих корыстных целей, как, например, в Дании им прикрываются ультраправые, которые поддерживают оскорбление мусульман. Во Франции же ситуация отличается: этим занимается Charlie Hebdo, газета левых, для кого сочетание «свобода слова» не пустой звук.
Твое чувство юмора означает, что твои фильмы часто неверно трактуют?
Чувство юмора тоже можно использовать, как мятеж. Это скорее о том, какой посыл несет шутка, а не о фильме, над которым люди будут хохотать.
В каждом твоем фильме есть некий посыл. Ты волнуешься, что зрители могут не так все понять?
Единственное, что важно для меня — это то, что есть две разные версии моего последнего фильма — «Нимфоманки» и важно знать какая из них — режиссерская.
Какую роль играет секс в твоих фильмах?
Я из семьи нудистов. Не знаю, как это относится к сексу... Важно быть настоящим, реальным. Мы попытались показать секс как можно реалистичнее с помощью порнодублеров и компьютерной графики.
Важно ли в твоем творческом процессе создание дискомфорта?
Когда я работал над «Нимфоманкой», я много читал. Я прочитал все, что написал Достоевский. Сейчас я читаю «Анну Каренину» Льва Толстого, у него я без ума от «Войны и Мира». В написании книг гораздо больше следуют традициям, и я получаю неимоверное удовольствие от чтения Джойса и Пруста. Многие вещи, которые писатели используют в своих книгах — фантастические, я пытаюсь понять, мог бы я перенести это в свои фильмы.
Почему все твои протагонисты — женщины? Ты более близок со своей «женской» стороной?
Может быть. Было бы очень сложно дать такие же роли главному герою-мужчине. И еще: я всегда был фанатом Карла Дрейера. В его фильмах всегда главные герои — женщины.
Над чем ты работаешь сейчас?
Я не знаю. Проблема в том, что очень легко вложить деньги в телевизионные шоу и сериалы, но я не уверен, что это хорошая идея. Мне вряд ли стоит этим заниматься.
Существует ли «Догма 95» до сих пор?
Не думаю, что кто-то все еще следует этим правилам. Ситуация была такая: мы должны были снимать на пленке 35мм и очень долго обсуждали с командой, возможно ли это. В итоге мы купили очень дешевую пленку — дело было не в том, что она дешевая. Мы хотели создать пространство, где актеры могли бы выкладываться по полной.
По какой причине ты использовал прелюдию из «Тристана и Изольды» Вагнера в «Меланхолии»?
После фильмов Кубрика, я тоже попытался написать музыку к своим двум последним фильмам. Я должен был режиссировать The Ring в Байройте 15 лет назад, и я работал там два года. Но семья Вагнера была настроена враждебно. Кто-то, кто работал с ними раньше, сказали мне, что они постоянно сначала соглашаются на все, а потом вдруг отказывают. Поэтому я поговорил с ними, и они решили, что ничего не получится. Много лет назад, я сказал: «Если мне когда-то придется работать над оперой, я хочу поставить The Ring в Байройте». Эта идея до сих пор кажется мне очень соблазнительной.
Источник: The Guardian
