«Конференция»: За и Против

«Конференция» Ивана И. Твердовского («Класс коррекции», «Зоология») — один из главных российских фильмов года. Картина получила приз за лучший сценарий на «Кинотавре», и наверняка это только начало торжественного фестивального шествия (если от фестивалей, конечно, хоть что-нибудь останется).

Фильм рассказывает о монахине (ее сыграла постоянная актриса режиссера Наталья Павленкова), которая пытается организовать вечер памяти пострадавших от теракта на «Норд-Осте». Твердовский никогда не боялся тем острых и рисковых, но здесь прыгнул выше головы, взявшись за трагедию, которую в нашей стране не принято подробно обсуждать вслух.

Такое кино достойно целой дискуссии, поэтому впервые в рубрике «За и Против» мы обращаемся к формату диалога. Два наших постоянных автора, Владислав Шуравин (За) и Ефим Гугнин (Против) попытаются в дружеском споре подсветить все плюсы и минусы картины.

Владислав Шуравин (далее — ВШ): «Конференция» Ивана И. Твердовского, как и любой фильм на (почти) табуированную тему, раньше озвучиваемую с неохотой и вполголоса, не может избежать ни драматургических костылей (вроде больного мужа героини Павленковой, прикованного к кровати и жалобно стонущего в самые отчаянные моменты ее диалогов с близкими родственниками), ни авторской осторожности, каким бы провокатором ни считался режиссер, ни парадоксальной на фоне предыдущего пункта претенциозности.

Вообще трудно представить, чтобы И. Твердовский (тот самый И. Твердовский, у которого в «Классе коррекции» жертвенная героиня становилась аллюзией на Христа), снявший фильм о трагедии «Норд-Оста», обошелся без многозначительных тягучих пауз. А уж тем более без причудливой смеси библейской исповеди и суровой русской драмы, документалистики с реальными жертвами и игрового кино.

И это не желание оправдать монументальный проект только из-за социальной значимости. Забудем о том, что кино может (а может ли?) менять что-то в сознании зрителей или хотя бы выстраивать диалог с обществом. Хотя в отношении последнего я убежден. Это и как картина о коллективном переживании травмы занятная вещь: ведь неслучайны здесь заигрывания со статичной камерой, фиксирующей говорящие головы, и уж тем более образ театра, в который вечно хотят вломиться чиновники с охранниками.

Феллини вот в свое время снял вроде бы политическую «Репетицию оркестра», которая, впрочем, работала и как абстрактный фильм-образ — у Твердовского та же задача. Возможно, впервые в жизни не провоцировать и не шокировать, а использовать мнимую кинематографическую невыразительность, чтобы зафиксировать нежелание говорить о коллективных травмах?

Ефим Гугнин (далее — ЕГ): Ну, вопрос о выстраивании диалога с обществом в случае «Конференции» довольно спорный. И потому, что выбранная форма фестивального пост-мета-квазидока наверняка оттолкнет порядочный процент зрителей (уверен, многие нормальные люди «выпадут» из фильма еще на открывающей сцене, той, в которой уборщица мучительно долго вытряхивает из-под сидений крошки — и будут абсолютно правы). И потому, что форма здесь в принципе важнее, чем предмет разговора.

Речь Твердовского перед показом на «Кинотавре» — про то, как важно чтить погибших и тд. — наверняка искренняя, не спорю, но мне она все же кажется небольшим лукавством. «Конференция» — вообще не про «Норд-Ост» и не про жертв терроризма. Это кино про самого Твердовского, про то, как он умеет выстраивать сложные мизансцены и играть с форматами.

И я не против. Абсолютно. Люблю формализм. Но и в этом плане у «Конференции» проблемы. Ты говоришь про мнимую кинематографическую невыразительность. Мне она «мнимой» не кажется. О какой мнимости идет речь, если Твердовский на мой взгляд всегда снимал довольно серенькое кино. Так же, как заковыристая метафорика его всегда занимает куда больше драматургии самой по себе.

Космос PR

ВШ: Метафорика его интересует больше драматургии? Не уверен. То, как Твердовский выстраивает почти что детективную исповедальную интригу (события постепенно реконструируются каждым из выживших и все рассказчики вкладывают в воспоминания свои смыслы), до «Расемона», конечно, не дотягивает, но сделано любопытно. Из вербального хаоса мы получаем, если угодно, посттравматический подкаст с полифонией мнений.

Да, это все очень расплывчато и не просчитано, но режиссер, в общем-то, такого эффекта и добивается. Хочется сравнить разговоры героев в зале театра с церковным хором в начале фильма, но тогда ты меня снова поймаешь на пресловутой метафорике и параллелях.

А то, что среднестатистический зритель не примет фильм, по-моему, было очевидно еще до выхода — когда режиссером выступил И. Твердовский. Речь же скорее об обращении к более-менее лояльной аудитории. Причем «Конференция» не начинается и не заканчивается лозунгами: она говорит о важной социальной проблеме, но сама, честно говоря, не до конца разбирается в том, как ее решить.

Тут нет месседжа — скорее, напротив, много вопросов о том, как себя вести по отношению к исторической памяти. И кто понял, тот, как говорится, поймет. Думаю, людей, которые о таких вещах размышляют, немало.

ЕГ: Забавно, что мой «нормальный» зритель у тебя превратился в «среднестатистического». И хотя я тебя в высокомерности обвинить не могу, этот семантический трюк, мне кажется, очень классно иллюстрирует «Конференцию». Это кино, которое с первого же кадра (та самая уборщица, да) как бы выставляет стену. Мол, дальше пройдут только те, кто «в теме», кто что-то там читал про расширенный квант длительности и знает названия книг Базена, Эпштейна или там Делеза.

С какой-то чисто социальной точки зрения мне противен сам факт того, что общенациональную трагедию, нормально не осмысленную в нашем кино, в итоге превращают в пространство для взаимной мастурбации творческой интеллигенции, восхищающейся, как же мастерски можно сказать так много, не сказав, по сути, ничего — ты и сам говоришь, что фильм не разбирается, как решить проблему. Я бы добавил: не особо и пытается.

Ладно, этот антибуржуазный протест мой — не то чтобы интересная платформа для критики, я признаю. Мне в принципе не кажется, что «Конференцию», как и любое кино, интересно обсуждать с точки зрения «смыслов». Что ж, ты вот говоришь про драматургию, «Расемона», — я согласен, чисто композиционно тут действительно все любопытно складывается в этакий психологический детектив.

Другое дело, что, на мой взгляд, все формальные заигрывания Твердовского с постдоком как способом поговорить о народной травме полностью нивелируются тем, что в итоге разговор приводит к сюжетному твисту а-ля М. Найт Шьямалан, и вся история схлопывается до трагедии одной отдельной личности. Хотя здесь, наверное, путь от частного к общему был бы куда более уместен.

Драматургия Твердовского не соблюдает даже простейшие повествовательные правила — вроде того, что строить текст на одной интонации, пожалуй, не самая лучшая идея. В «Конференции» он изматывающе долбит по одной минорной ноте, пока весь эффект окончательно не иссякнет — как героиня Ксении Зуевой в одной из сцен, бесконечно хлопающая окном с одной лишь ей известной целью.

Космос PR

ВШ: «Среднестатистический» — потому что «нормальность» вещь очень спорная. Хотя тут действительно не стоит погружаться в семантику. Я Базена и Делеза, к своему стыду (или счастью), не читал, и абсолютно равнодушен к такому, если угодно, «интеллектуальному» измерению «Конференции». А вот претензия к тому, что Твердовский кощунственно снимает кино о национальной трагедии, так ее и не переосмыслив, мне кажется не совсем правильной: он снимает даже не столько о национальной трагедии, сколько о трудностях обращения к подобным темам, о психологических и социальных барьерах.

Чувство вины, страх погрязнуть в воспоминаниях, наконец, отсутствие поддержки от государства — его интересуют вот такие мотивы, а не их следствие (то есть замалчивание), как может показаться. Поэтому не вижу ничего плохого в том, чтобы взять конкретный теракт и на его примере показать, почему, собственно, народ так далек от разговора о собственной травме. Кино и не должно говорить — зато может показать зрителя со стороны в лице героини Павленковой, которая отчаянно хочет актуализировать диалог между выжившими, или, напротив, в лице тех, кто этого диалога так долго избегал. В таких вопросах всегда нужно зеркало. И лучше зеркало искусства.

К сюжетному твисту тот же контраргумент. Не приводит сюжетный поворот к частному — он лишь окончательно фиксирует конфронтацию двух сторон. Хотя с претензией к развитию интриги абсолютно согласен: когда становится ясно, чем же так провинилась Павленкова, чувствуешь себя немного обманутым. А то, что происходит после (все финальные конвульсии героини на выходе из театра), говорит об избыточности Твердовского как сценариста. С другой стороны, именно это ведь и меняет интонацию, о которой ты говоришь: монотонное обсуждение травмы резко переходит в неистовство человека, столкнувшегося с собственной слабостью и потерявшего всякую надежду на прощение.

И я ведь не хочу нарекать «Конференцию» событием, навешивать ненужные регалии и говорить о какой-то там революционности — чтобы наше сознание хоть немного изменилось, должна прежде всего измениться среда вокруг. Может быть, через пять лет никто и не вспомнит о фильме — значит, такая его судьба. Но я убежден, что лучше говорить или даже бубнить под нос, чем молчать. А если есть возможность бубнить художественно — так, чтобы зрители если не поддержали диалог, то хотя бы яростно обсуждали его инициатора, — то не стоит оставаться в стороне. «Конференция» вот не осталась.

Космос PR

ЕГ: Напрягает, что мы опять вернулись к смыслам, но, видимо, такое уж кино. Проблема в том, что я не верю в эту «далекость» народа от разговора о травме, как и в то, что Твердовский вообще понимает, от чего там народ далек или к чему близок. Да и перемена интонации, о которой ты пишешь, мне таковой не кажется — по-моему, это незначительные изменения сугубо внутри одного регистра.

Ладно,впрочем, спорить тут можно бесконечно, потому что в конце концов мы вернемся к «ощущению», а это вещь не только субъективная (как и любая оценка искусства), но еще и антидискуссионная. К тому же, в принципе сложно спорить с твоей центристской позицией. Чья примирительная интенция, к слову, мне кажется куда более искренней, чем любая в «Конференции».

Хочу лишь, наверное, наконец сформулировать главную претензию к «Конференции», которая у меня по ходу диалога расплылась по разным тезисам. Если рассматривать как формалистский эксперимент — а мне этот ракурс кажется единственным интересным в данном случае — то я вижу лишь паноптикум отдельных методов, но никак не цельное произведение. Это и сухой постдок с говорящими головами, и эксцентричная драма с заостренными эмоциями. Это тщательная реконструкция событий «Норд-Оста», которую сам «Норд-Ост» как будто бы интересует меньше всего. Такой, знаете, модернистский гезамткунстверк, «идеальное искусство» — и пьеса, и социологический трактат, и, как точно ты заметил, посттравматический подкаст. Здесь заметно вот это странное и свойственное нашим «серьезным» кинематографистам желание сделать «больше, чем кино». Шире, чем кино. Глубже, чем кино. Но лично я люблю именно кино.