Я просто делаю кино, как могу

Сегодня, 6 февраля, 51 год (в это трудно поверить) исполнился режиссеру Андрею Звягинцеву. В 2003 году его первый полнометражный фильм «Возвращение» получил двух «Золотых львов» Венецианского кинофестиваля, в 2007-м — за главную мужскую роль в фильме «Изгнание» Константин Лавроненко удостоился награды в Каннах, в 2011-м — третья полнометражная работа Звягинцева, фильм «Елена», снова высоко и по достоинству отмечают в Каннах призом жюри программы «Особый взгляд». В 2014 году Андрей вынес сор из избы и явил миру свою новую работу «Левиафан», который взбудоражил все и вся: иностранные критики почти единогласно признали картину лучшим зарубежным фильмом, на родине — отругали за «непатриотизм». А мы просто решили собрать несколько его высказываний.

Чтобы искать себя, не нужно далеко ходить. Себя искать следует в себе самом. Снимая кино, ты делаешь так, как считаешь нужным. А есть ли в этом «прибавочная стоимость», «прибыток» общему делу или нет — думать об этом нельзя. Это не твое дело. Твое дело — делать фильм. И все. Мне кажется, размышлять о своем вкладе в кино — порочная история. Такая же порочная, как ставить своей целью фестивали. Это очень опасная дорога. Твоей целью должен стать твой фильм. Точка. Делайте кино, делайте свое дело, а там, позже, другие пусть назовут это, как им заблагорассудится — параллельным, перпендикулярным, новаторским, никуда не годным или еще каким.

Мой самый нелюбимый вопрос — это «Что вы хотели сказать?». Говорить, о чем фильм, — совершеннейшая бессмыслица, потому что если кому-нибудь непонятно, о чем фильм, то мои слова о том, о чем же все-таки этот фильм, только девальвируют это сообщение. Это первое. А второе — они совершенно напрасны, они ничего не добавят, эти слова. «Вот о чем вы хотели сказать в вашем фильме?» Руки опускаются после такого, потому что уже все сказано. Фильм — это и есть говорение.

Если режиссер знает, о чем он снимает фильм, этот фильм можно не смотреть. Звучит жестко, но это правда, потому что все смыслы нам всем известны давным-давно, поэтому мы и смотрим эту патоку, которая повторяет одно и то же, одно и то же, вот так, а потом эдак, а потом еще как-то. А к каким-то вещам, к которым тебе страшно приближаться, потому что ты понимаешь, что там темная комната, что там неизвестность, что там опасность, что там риск, и надо идти, потому что там, возможно, откроются какие-то смыслы.

Я стал ощущать себя режиссером, наверное, после Венеции, потому что в Венеции случилось что-то невероятное, то есть я вдруг услышал, что то, что я делаю, имеет значение. Имеет значение — не больше и не меньше. Это уже достаточный стимул, чтобы самому себе сказать: «Ты занимаешься своим делом». И уже дальше можно никого не слушать, дальше это все не имеет никакого значения. Чем дальше я живу, тем больше я понимаю, что все — только мнения. Только мнения. Нет больше ничего, кроме того, что ты создаешь. Ты творишь мир из ничего, из пустоты. Он материализуется. Пусть он всего лишь навсего в кинобудке на пленке, но если он имеет отражение, если он попадает в сердца, в умы людей, значит он существует. Все остальное — мнения. Есть мнения, которым ты доверяешь, потому что ты видишь, с кем имеешь дело. А есть просто мнения, которые нужно пропускать мимо. Я почему об этом говорю? Потому что мне сильно досталось в свое время. И продолжает доставаться.

Главное усилие, которое нужно употребить режиссеру в достижении цели, — это отдать много времени и сил на поиск актера. Если ты нашел актера, который в точности соответствует тому, что должно быть, дальше он просто уже работает сам. То есть его вещество человеческого материала должно быть очень близко к тому, что ты себе представляешь под этим персонажем. Не обязательно в точности, но близко. И в тот момент, когда ты его нашел, ты должен забыть про свою матрицу, прежде нарисованную, и довериться ему как персонажу. Вот он и есть твой персонаж.

У меня нет семьи в привычном смысле слова. До сих пор. Мне уже много лет, пора бы обзавестись. Толстой как-то заметил: все романы заканчиваются свадьбой, но хоть бы одному из писателей пришло на ум написать, что было дальше. Дальше начинается ад. Дальше начинается быт. Ад твоего Я, которое сталкивается с чужим эго. И неизбежно — камень на камень. В полном одиночестве пребывать не менее тяжело. Тут, чтобы спастись от тоски, необходимо придумать какой-то ритуал жизнедеятельности…

Когда я говорю, что я — русский, я прежде всего имею в виду культуру и язык. Вот если бы спросили, считаю ли я себя россиянином? Я бы вам ответил: нет. Сегодня время такое, что сказать «я россиянин» — все равно что поставить знак равенства между собой и оголтелой, одурманенной пропагандой толпой.

Современное, актуальное ныне искусство, которое тяготеет к инсталляциям, перформансам и прочим «акциям», в большинстве своем я не принимаю. Не понимаю его назначения. Не будоражит, никуда меня не зовет. Не возбуждает во мне высоких вибраций, да и вообще никаких, кроме досадного раздражения. Это искусство, которому необходима пояснительная записка, в которой было бы указано, что автор имел в виду. Это скорее разновидность дизайна, чем выражение чего-то такого… невыразимого.