«Начало» Деа Кулумбегашвили: Портрет в сумерках

Алихан Исрапилов,

Beginning / Начало
Режиссер: Деа Кулумбегашвили
В главных ролях: Иамзе Сухиташвили, Рати Онели, Каха Кинцурашвили
Платформа: MUBI

Грузинское «Начало» — один из самых громких режиссерских дебютов прошлого года: весной его отобрали на отмененный Каннский кинофестиваль, а осенью он триумфально выиграл смотр в Сан-Себастьяне, где сам Лука Гуаданьино назвал ленту «шедевром». Такой восторг понятен: картину Деа Кулумбегашвили легко отнести к редкой категории love or hate фильмов — зритель либо с презрением критикует, либо, как прославленный итальянец, восхваляет. Истина же где-то посередине, хотя, стоит признать, причин любить ленту намного больше, чем ненавидеть.

Иронично, что одна из самых эффектных вещей в «Начале» — снятое статичной камерой непрерывное восьмиминутное вступление. Небольшую церковь Свидетелей Иеговы (запрещенная на территории РФ организация) в маленьком провинциальном городке заполняют женщины и дети, после этого лидер общины Давид начинает проповедь об Аврааме и жертвоприношении Исаака — история, очевидно, выбрана неспроста и еще аукнется в фильме. Интерпретация библейской притчи довольно быстро прекращается — прилетают два коктейля Молотова, начинается паника.

После этого зритель знакомится с главной героиней — Яной, женой Давида, которая когда-то оставила актерскую карьеру и ударилась в религию, а теперь готовит детей общины, в том числе и своего сына, к крещению. Пока Яна переживает супружеский и экзистенциальный кризисы из-за пожара, к ней домой приходит детектив из полиции. Сначала он дружелюбно просит забрать заявление об очевидном поджоге (просто иеговистов никто не любит), а позже начинает допрос, который переходит в формат интимной игры. Психологический террор обернется физическим насилием, а растущая паранойя женщины сотрет грань между реальностью и фантазией.

Первое, что хочется сказать о фильме — это уверенный, зрелый дебют от режиссера с авторским почерком. Правда, этот почерк выработан под влиянием сильных мира сего: Михаэля Ханеке, Карлоса Рейгадаса и Шанталь Акерман. Особенно первого: Кулумбегашвили разрабатывает те же мотивы (вроде вторжения в дом и психологических игр), а также использует схожие стилистические приемы, снимая сцены насилия холодно и обыденно. Зритель становится свидителем происходящего без возможности сбежать.

images-w1400
MUBI

Из менее очевидных параллелей с фильмами австрийца — умение вызывать дискомфорт, пугая его «скрытым», невидимым; тем, что остается вне кадра. В одном из лучших эпизодах «Начала» Яна терпит унижения детектива у себя дома, в какой-то момент он выходит из кадра — после этого камера медленно поворачивается и демонстрирует гадающему зрителю, как он уже расслабленно сидит на ее диване. Звучит, наверное, глупо и вовсе не страшно, но это незнание пугает — особенно после начального эпизода с коктейлями Молотова.

Имя Рейгадаса здесь тоже не просто так — он выступил исполнительным продюсером фильма. «Начало» напоминает не только очевидный «Безмолвный свет» (тоже картину о чуде в религиозной общине), но и «После мрака свет» — интимную драму о супружеском кризисе, по-импрессионистски снятую в академическом формате 1.33:1. А влияние бельгийской постановщицы поначалу можно уловить в повседневном автоматизме Яны, ближе к финалу Калумбегашвили и вовсе открыто цитирует «Жанну Дильман».

BEGINNING-still-3-bg
MUBI

Такая сборная солянка стилей и идей дает предсказуемо неоднозначный результат: избитый, будто обязательный для европейский авторских драм сюжет с изнасилованием (ладно, стоит признать, и эта сцена мастерски поставлена) и несколько затянутый ритм фильма с мучительно долгими дублями спасает лишь режиссура Кулумбегашвили. Помимо упомянутых вступления и эпизода допроса есть необъяснимая лесная прогулка Яны с сыном и иррациональный, трансцендентальный финал, который подзатыльником сбивает зрителя с толку.

Эти стилистические победы оживляют фильм и даже вызывают желание копнуть глубже, чтобы понять «Начало» на уровне идеи. Что это: то ли это феминистское высказывание об освобождении женщины, зажатой в тиски религиозных и общественных патриархальных норм, то ли библейская притча о том, что молчание Бога прерывается, когда верующий достигает крайней точки отчаяния. Черт его знает, но это непонимание очаровывает и долго не выходит из головы.